Абдурахман-хаджи Актолиев (Озиев) 

Абдурахман-хаджи Актолиев (Озиев) — первый ингуш, ученый-арабист.

«В 1820 году на территории нынешнего селения Гамурзиево поселился Сямпи Гаркажевич Итонов, переселившийся из села Кантышего, где он проживал с семьей с 1810 года рядом с Гасаровыми, с которыми у него было братское родство. Здесь в селе Гамурзиево проживали его двоюродные братья Озиевы. Итон и Оз родные братья. Так он присоединился к своим братьям. В то время у Сямпи было двое сыновей: Актол (по-ингушски Охтол) и Бета. Обосновавшись на новом месте и обзаведясь хозяйством, начали жить на новом месте с братьями Озиевыми в мире и согласии. Спустя восемь лет (в 1828 году) Сямпи умер. Через год после смерти отца Актол женился и продолжал вести хозяйство отца совместно с братом Бета. Жили бедно, но сносно и спокойно. Когда в 1833 году Бета женился, братья разделили огонь отцовского очага, поделили между собой скромное имущество и зажили каждый самостоятельно.

У Актола народилось четверо сыновей: Эка - 1830 года рождение, Индерби — 1834 года рождения, Поацо — 1836 года рождения, Тоасо — 1840 года рождения. Актол сам был неграмотным человеком, но толк в жизни понимал хорошо. Он очень обожал грамотных людей. Даже малограмотного человека считал человеком с божьим аром, Он всегда говорил: «человеку нужна грамота, как мамалыге масло. Неграмотный человек подобен скотине, научившейся человеческому языку». Но сам он в свое время не смог получить какую-либо грамоту, так как не было тако возможности. В XIX веке с приходом Ислама в наши края, к нам начали приезжать из Дагестана и Чечни муллы-проповедники, которые обучали людей чтению корана на арабском языке без перевода на родной язык. Но после изучения Корана они обучали учащихся (мутаалимов) чтению книг (жейнаш) на арабском языке с переводом на ингушский язык. Это было большим событием для всей Ингушетии и Актол немедленно воспользовался этим случаем. В 1850 году он пригласил в свой дом для жительства одного из этих проповедников — Башира-муллу (по национальности кумыка), уступив ему отдельную комнату в своем доме. Намерение у него было самое благое: через этого муллу обучить своих детей грамоте на арабском языке. Об обучении детей грамоте на русском языке тогда не могло быть речи, так как тогда на территории Ингушетии русских школ не было вовсе. Даже первая в Ингушетии двухклассная школа, где дети обучались на русском языке, была открыта только в 1868 году, а обучение детей арабскому языку и грамоте до открытия этой школы было делом высокой чести. К этой чести и шагнул Актол. Он попросил своего квартиранта Башира-муллу обучить всех своих сыновей арабской грамоте, чтобы они могли читать Коран и книги (жайнаш). Сыновья его в то время переросли школьный возраст: старшему из них (Эке) было 20 лет, а младшему Тоасо — 10 лет. Но тут не приходилось считаться с возрастом, для учебы любой возраст был хорош.

После изучения Корана и трех начальных книг (жайнаш) трое его сыновей прервали учебу, а один (Индерби) с большой охотой продолжал учиться. Усваивал он грамоту очень хорошо. По просьбе учителя его освободили от всех домашних дел, и он все свои силы отдавал расширению и углублению своих знаний по нелегкому арабскому языку. Так с успехом он учился в течение семи лет. Он прочитал и усвоил несколько книг (жайнаш). Вдруг на восьмом году обучения случились непредвиденные события, прервавшие его обучение: ингуши подняли восстание против царской власти. Поводом к поднятию восстания послужило несколько причин: объединение мелких сел в крупные селения для удобства управления; отбирание у ингушей и передача казакам исконных ингушских земель; насильственное и обманное обращение ингушей в христианскую веру и другие. Поскольку одной из причин было и насильственное обращение ингушей в христианскую веру, то и муллы решили, что они должны играть в подготовке к восстанию руководящую роль, хотя сами и принадлежали к другой национальности (оба были кумыками). Так в их число попал и Башир-муллы — учитель Индерби. Назрановское восстание вспыхнуло 23 мая в 1858 года. В нем участвовало свыше 5 тыс. человек. Это восстание было жестоко подавлено царскими властями: 5 человек — главных руководителей восстания приговорили к смертной казни через повешение на том холме, где собирался народ для бунта; 33 человека были приговорены к шпицрутенам (по тысяче ударов каждому) и ссылке в Сибирь: 5 человек — в рудники пожизненно и 28 человек на заводские работы на восемь лет. Так плачевно закончилось это Назрановское восстание. К большому огорчению Индерби среди повешенных был и его учитель — Башир-мулла. Эти казни, шпицрутены и ссылка в Сибирь легли тяжелым грузом на сердца ингушей и вызвали глубокое недовольство к царскому правительству. Об этом хорошо знали и сами власти. Правительство искало способа избавиться от этих непослушных, непокорных горцев. Оно прибегло к такому способу: горцы — мусульмане и Турция — государство мусульманское. Российское правительство нашло подходящего провокатора офицера Кундухова Муссу Алхастовича — осетина по национальности, который широко развернул агитационную работу по переселению горцев в Турцию. Простодушные горцы, сами будучи правдивыми, принимали за правду все лицемерную агитацию Кундухова, поверили его россказням, что в Турции найдут земной рай, и начали добровольно переселяться туда с семьями. В течение 1863-1865 годов в Турцию переселились многие тысячи семей ингушей, чеченцев и орстхойцев. В период этого массового переселения горцев семья Актола, которой опротивела жизнь в России, подготовили почву, а потом всей семьей переселиться туда. Поскольку турецкое государство является мусульманским, а Индерби догматам Ислама, решили первым послать его, а в подмогу ему послали с ним младшего брата Тоасо. Индерби тогда было 31 год, а Тоасо — 25. поехали они с переселенцами, чтобы подготовить в «райской» Турции место для будущего счастливого житья всей своей семьи. Однако там на месте все оказалось наоборот. Никакой подготовки для приема переселенцев сделано не было. В первые годы переселения все переселенцы пережили ужасное положение: ежедневно от голода и заразных болезней умирало по 200-300 чел. Их косил тиф. Не успевали зарыть трупы. Они разлагались на земле и портили воздух так, что живым невозможно было там дальше жить, Поэтому такие лагеря закрывались, а оставшихся в живых переселенцев создавались новые лагеря. Земля, отводимая для расселения переселенцев в новых лагерях, оказались неплодородной (камень да песок). Переселенцы раскаивались, хотели вернуться на родину в Россию, но царское правительство не разрешало этого и не принимало их обратно. Так продолжали влачить там свое жалкое существование наши люди, введенные в заблуждение агитацией царского правительства. В числе переселенцев, просивших разрешения в Россию, был и Индерби. Но и ему, как и другим переселенцам, было отказано в возвращении. В таких тяжелых условиях продолжали там жить два брата Индерби и Тоасо в течение семи лет. Столь тяжелое положение не могло не отразиться на их здоровье. Тоасо не выдержал и после непродолжительной болезни, спустя семь лет после переселения, в 1872 году умер. После смерти брата Индерби очутился в еще худшем, безвыходном положении. Он с большим трудом перебрался в город Стамбул (по-ингушски Исмале) и поступил в медресе для продолжения своей, прерванной на долгие годы, учебы. Его там хорошо приняли. Изменили его имя Индерби, дав ему новое мусульманское имя Абдурахман, и создали все условия для продолжения прерванной учебы до окончания полного курса арабистики. Проучился он там, в течение десяти лет и в 1882 году окончил полный курс, установленный для получения титула улем (Iалим). За период учебы он в совершенстве освоил арабский язык, а общение с турками в течение всех этих семнадцати лет способствовало доскональному изучению турецкого языка. В течение всего проведенного в Турции времени его не покидала мысль о родной Ингушетии, о земле предков. После окончания учебы ему очень захотелось вернуться домой. Хотя бы тайком от властей, поскольку разрешения так и не давали. Он готов был пойти на любой риск, но еще в течение целого года такого случая не подворачивалось, и он провел его в Стамбуле.

В 1883 году, на его счастье, в Стамбул прибыли ингуши-паломники, едущие в Мекку. Для Абдурахмана это оказалось большой удачей. Он примкнул к ним, поехал с ними в Мекку и совершил хадж. Затем, поехав в Медину и поклонившись могиле Пророка он вместе с ними вернулся на Родину, получил титул «хаджи». Теперь он Абдурахман-хаджи. Конечно это был большой риск и он мог быть арестован на границе и посажен, но он пошел не этот риск, поскольку тяга к родине была сильнее среди паломников сразу распространился слух, что с ними едет первый ингушский ученый-арабист, окончивший полны кур обучения в Стамбуле. Это высоко подняло его авторитет среди поломников и каждый старался хоть чем-нибудь ему угодить. На протяжении всего пути они вели с ним беседы на религиозные темы. В то время метное население, ждавшее возвращения паломников до их возвращения домой каким-то образом узнала сенсационную новость о возвращении с поломниками первого и единственного в Ингушетии ученого-арабиста. Тогда поломники возвращались все вместе до станции Беслан, а там разделялись и разъезжались по двум направлениям: на Владикавказ и Назрань. Родственники встречали их в этих двух пунктах. Не смотря на то, что его семья жила в Назрани, Абдурахман-хаджи решил ехать домой через Владикавказ, опасаясь ареста до встречи с родными, так ака возвращения домой без разрешения царских властей. И вот тогда высоко-влиятельное среди ингушей лицо, майор царской армии, являвшийся старостой села Базоркино, Мочко Базоркин собрал односельчан и сказал им: «Мы приглашаем к себе в качестве мулл разных дагестанцев, кумыков, чеченцев и прочих людей других национальностей, кормим и обслуживаем их, завтра вместе во Владикавказ прибывает наш ингуш, окончивший в Стамбуле высший курс арабистики, совершивший вместе с нашими паломниками хадж. Сам он из Наьсаре ( Назрани), завтра он проезжает через наше село к себе домой. Выходите все на дорогу, по которой он проедет и просите его остаться у нас муллой. Если он откажется, то ложитесь поперек дороги, но ни за что не пропускайте, заверните его к нам. Вот из этого человека, из своего ингуша мы можем сделать муллу». На другой день, с утра, все почетные люди села собрались, вышли на дорогу и, встав поперек пути едущего Абдурахмана-хаджи, начали уговаривать его остаться в должности муллы в их селе. Он долго отказывался, убеждал, что в течение 18-ти лет находился за границей вне дома и должен поехать к семье, хотя бы повидаться с ними, но народ не отступал не приняв в расчет никаких его доводов, и когда старики захотели встать перед ним на колени, он заехал с ними в село, сказав «что шариат не позволяет ему допустить преклонение колен перед кем бы то ни было, кроме Аллаhа. В селе ему сразу же был предоставлен отдельный двор и дом со всей обстановкой, до его семьи сразу докатился слух, что возвращающийся домой из Турции Индерби (тогда семья еще не знала, что ему в Стамбуле дано новое имя) остановлен базоркинцами и завезен в секло, чтобы сделать его муллою. Семья и родственники тут же поехали в село Базоркино, чтобы встретиться с ним и выяснить, что случилось. Вместе с ними поехал и его отец Актол. После теплой встречи и обмена приветствиями отец упрекнул сына: «Хороший сын при возвращении домой из далеких мест слезает с коня в отцовском дворе». На что сын ответил: «Если он идя против воли народа, стремиться к отцовскому двору, то он не хороший сын, Акки (так звали в семье отца), но, правду сказать, возвращаемуся издалека сыну отцовским двором кажется и весь отцовский край (Дай мохк)». Отец гордый ответом сына, поднял голову и со слезами посмотрел на присутствующих. Все вокруг прослезились и были рады их встрече. Так в 1883 году, сразу по возвращению началось мулловство первого ингуша с высшим духовным образованием. За все время работы муллою в с. Базоркино изо дня в день росли к нему любовь и уважение со стороны народа. По всей Ингушетии распространился слух о том, что он как французский поэт XVII века Буало, человек правдивый, неустрашимый нелицемерный, решения всегда выносит мудрые и неоспоримые. Поэтому и из других сел Ингушетии стали к нему ездить люди со своими спорными вопросами, чтобы услышать от него правдивое решение.

По истечении четырех лет его мулловства в селе Базоркино, в 1887 году, к нему приехали односельчане-гамурзиевцы и стали уговаривать переехать в свое родное село Гамурзиево и быть там муллою. Просили так настойчиво, что он уступил. В том же году он переехал в Гамурзиево, присоединился к своей семье и начал спокойно жить, исполняя обязанности сельского муллы. Спустя год собрались его родственники и решили: «Для такого хорошего человека надо найти хорошую девушку». Он в свои 54 году все еще был холостым. Поискали и нашли в селении Экажево девушку, прославившуюся незаурядным умом и высокой нравственностью — Зарби Вигиевну Сакалову. Она была родной сестрой Асланбека-хаджи, известного своей мудростью. Ее и засватали. О женитьбе долго говорили в Ингушетии. По законам ингушей в день свадьбы жених не едет вместе с людми (замеш), едущими за невестой. Но вот старики собрались, уселись на фургон и сказали стоявшему во дворе Абдурахману-хаджи: «Давай Хаджи, поедем за невестой вместе!» На что тот ответил: «Я готов сделать все, что вы пожелаете». Так первый из ингушей вместе со стариками он поехал за своей невестой. А там хозяева, родственники невесты, приняли его и других гостей с большим уважением, проводили в дом, угостили пищей. И никто из людей не обсудил его поступка. В то время в селе Гамурзиево не было специальной мечети. Люди молились в молельном доме, приспособленным под мечеть. По предложению Абдурахмана-хаджи в селе впервые была построена новая мечеть соответствующего формата, здание простояло ровно сто лет. Через три года его жизни в Гамурзиево, в 1890 году, из Назрани приехали выборные представили жителей Назрани с просьбой к гамурзиевцам, разрешить им забрать Абдурахмана-хаджи в Назрань на постоянное место жительства, чтобы он там стал муллою. В Гамурзиеве в то время проживали еще два человека, имевшие арабское образование — ингуш и дагестанец, - способные руководить молитвой и исполнять обязанности муллы. Поэтому гамурзиевйцы уважили просьбу назрановцев и уступили им Абдурахмана-хаджи, да он и сам согласился на переезд. Он продал свой дом и двор своему племяннику Исмаилу и переехал в Назрань на постоянное место жительства. Но муллою ему там быть, пришлось недолго, всего два года. В 1892 году было проведено общее собрание (Совет) алимов ингушского округа, на котором обсуждался вопрос избрания нового Кадия вместо состарившегося Хораза Эфенди (кумыка по национальности). Кандидатуру Абдурахмана-хаджи на эту должность посчитали самой подходящей и избрали его Окружным Кадием.

Ему тогда было 58 лет. С тех пор в течении 20 лет он носил титул Кадия и выполнял тяжелые функции, возлагавшиеся на него этим званием. Его рабочий кабинет находился в Крепости Назрань. В течение всех этих 20 лет, каждый день, кроме пятницы, он ходил из Назрани в Крепость, находившуюся в 5 километрах от его дома, а после работы также пешком возвращался домой. Этот маршрут он делал аккуратно и в любую погоду, ясную или ненастную. Решением Кадиев, работавших на него, люди часто бывали недовольны. Говорили, что они выносятся нечестно, за взятки, для угождения тому или иному лицу, поэтому они оказывались несправедливыми и не соответствовали ни изречением Корана, ни догмам Ислама. Их решения оспаривались, передавались на проверку другим муллам на проверку и на окончательное решение вопроса. Это подрывало авторитет Кадиев и вызывало недоверие к ним. Но ни одно решение Абдурахмана-хаджи на протяжении 20 лет его работы Кадием не оспаривалось и не передавалось на проверку и решение другим муллам. Все это потому, что он выносил решения в полном соответствии с канонами шариата и ни один мулла не мог их опровергнуть. Об этом хорошо знал весь округ. Он пользовался непререкаемым авторитетом во всей Ингушетии. Проработав двадцать лет в должности Окружного Кадия, утверждая и распространяя идеи Ислама среди ингушей, он почувствовал, что в таком преклонном возрасте и недомогании продолжать эту работу он не может».
 

«Он собрал алимов Ингушетиии сообщил им, что работа на посту Кадия очень затруднительна для него и попросил освободить его от этой работы. Совет алимов понял обоснованность приведенной им причины и принял решение освободить его от этой работы. Однако ему сказали: «Кого бы мы после тебя не выбрали Кадием, Кадием для Ингушетии мы будем считать тебя. Пока ты жив, этот титул останется за тобой, а работу нового Кадия мы будем считать за тебя». С таким условием его освободили от работы Кадия. Ему тогда было 78 лет. Хотя его юридически освободили от выполнения функций Кадия, фактически его считали Кадием, а также руководителем кузницы мусульманско-религиозной науки в Ингушетии до тех пор, пока он не скончался от старости в возрасте 94 лет 23 июля 1928 года (да помилует его Аллах). Он был похоронен на фамильном кладбище в с. Гамурзиево мюридами-кунтахаджинцами в соответствии с его завещанием. В память увековечения его имени среди ингушского народа соборная мечеть в селении Гамурзиево его именем».

Автор статьи: Салман Исмаилович Озиев, известный ингушский поэт и писатель.